В одно из воскресений поста насто-ятель Свято-Скорбященского храма протоиерей Михаил Зернов благословил меня пойти по указанному им адресу, причастить тяжело больного человека. В то время это было нелегкой задачей для свя-щенника - посещать дома, да еще в Москве. Подойдя к дверям квартиры, я нажал на кнопку звонка.

    Дверь открыла видная женщина. С первого же взгляда можно было удос-товериться в глубокой интеллигентнос-ти, присущей этому человеку. Я спросил ее, приглашала ли семья священника. «Да, батюшка, заходите», - приветливо откликнулась она и пригласила меня в комнату, где на кровати лежал измож-денный мужчина лет сорока пяти. Я попросил женщину и ее дочку выйти в другую комнату, а сам приступил к совершению Святого Таинства испове-ди. Болящий по имени Василий сказал мне: «Батюшка, я пригласил тебя не для того, чтобы ты успокаивал меня как больного. Я взрослый, все понимающий человек, более того - работник ЦК КПСС. На протяжении всей своей жизни я сознательно боролся против Церкви и против Бога. Я болен раком, и мне остается два или три дня жизни. Ты мне ответь: Бог может мне простить то, что я на протяжении всей своей сознательной жизни воевал против Него, или нет?» Я стал мучительно размышлять: что ответить этому больному, чтобы помочь ему? Господь Милосердный отозвался на мою утреннюю мольбу, обращенную к Нему. Я вспомнил про разбойника, кающегося на голгофском кресте, и сказал больному: «Если вы способны к такой глубокой вере в Господа, которой проникся разбойник, висевший на кресте и просивший помянуть его в Царствии Небесном, то Господь и вам скажет так же, как и ему: "Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю" (Лк. 23:43). Я верю, что Господь простит вам". Лежавший передо мной больной судорожно схватился обеими руками за мою руку и почти в истерике, рыдая, воскликнул: "Я верю, верю: наш Господь меня простит!"

    Эта святая исповедь на всю жизнь осталась для меня как духовника Православной Церкви назидательным уроком. После исповеди я причастил больного. Он успокоился, а потом вновь начал плакать и сказал: "Батюшка, у меня есть еще один грех, который я не могу исправить. Моей дочери Марии уже 18 лет. Когда она была маленькой, ее хотели окрестить, но я категорически запретил это делать". И на этот раз я утешил его, заметив: "Это дело поправимое. Позовите дочь к себе и скажите ей. И вы освободитесь от этого греха". Он пригласил дочь к своей постели. Девушка припала к его коленям, и отец повинился перед ней: "Доченька, прости меня, я запретил тебя крестить, когда ты была маленькой!" Заливаясь слезами, она утещила его: "Папочка, родной! Будь спокоен, я крещусь!"

    С трепетным волнением я оставил их дом. Через два дня, во вторник, в храм пришли люди и сообщили, что исповеданный мной больной умер. С благоговением выполнил я последнюю волю покойного. А еще через два дня, в четверг, я был приглашен в дом усопшего и совершил Таинство крещения над его

    дочерью. Так, Богу содействующу, при сострадании к кающемуся грешнику я приобрел духовное утешение на всю свою жизнь.

    В этой связи мне вспоминается такой случай. В декабре 1962 года в конце одного из обычных дней, когда прием в Костромском епархиальном управлении уже закончился, о встрече со мной попросила одна женщина лет шестидесяти. Получив мое благословение, она начала разговор со сразу обострившей мое внимание фразы: "Владыка, от того, о чем я буду говорить с вами, зависит судьба моей дочери-учительницы: быть ей на воле или на сибирской каторге". В те времена бывало и так, что провокаторы выдавапи себя за верующих. Поэтому я сдержанно ответил ей: "Если это не политический разговор, то продолжайте, пожалуйста, а если политический, то я не буду вас слушать". Она заметила, что хочет сообщить нечто, касающееся духовенства Костромской епархии. Тогда я предложил ей: "Если вы дадите клятву, что больше никому не расскажете о том, о чем собираетесь мне поведать, то я выслушаю вас. Ведь если об этом станет известно еще кому-нибудь, кроме меня, то может случиться непоправимое, и вы же первая будете обвинять меня в этом.

    Поклявшись хранить в тайне содержа-ние нашей беседы, она рассказала мне следующее. В прошлый вторник в Кост-роме проходило закрытое собрание партактива области, на котором присутствовала и ее дочь. С докладом перед собравшимися выступил секретарь обкома партии. Он говорил о том, что в течение последних двенадцати лет в Костроме не было православного епископа, и это вселяло в партийных работников надежду на то, что они смогут провозгласить Костромскую область полностью атеистической. Но сюда назначили молодого епископа Никодима, и религиозная жизнь в области стала оживляться. "Следовательно, - заключил свой доклад секретарь обкома, - перед нами, партий-ными работниками, бойцами идеологи-ческого фронта (в то время в Костромской области насчитывалось 16 тысяч членов партии, а православных священников было 57), стоит такая задача: предпринять все возможное для того, чтобы скомпрометировать перед всем народом православных священнослужителей. Для этого надо использовать все средства: одних священников можно заклеймить как "расхитителей церковного добра", других -"уличить" в безнравственности. А еще лучше - выдвинуть против всех политические обвинения".

    Не прошло и сорока минут после этой встречи, как мне позвонил уполномоченный по делам религии. Свой разговор со мной он всегда начинал с вопроса о моем самочувствии. На этот традиционный вопрос я традиционно отвечал: «Очень хорошо». Но на сей раз я нарушил традицию и сказал: «Чувствую себя плохо». Удивившись, уполномоченный спросил, что со мной стряслось. Пришлось прибегнуть к дипломатии. «Кажется, мне пришлось столкнуться с провокацией, - произнес я. - Но все равно сердце сжимается. Час назад мне позвонил какой-то мужчина и сообщил оякобы состоявшемся в прошлый вторник собрании партийного актива области». И я подробно рассказал уполномоченному о том, что сообщила моя недавняя собеседница, мать учительницы. «Никодим Степанович, вы правильно подумали, что это провокация», - сказал уполномоченный. А через полчаса он снова позвонил мне и поинтересовался: «Скажите, кто тот мужчина, что сообщил вам о докладе секретаря обкома партии?» - «Ни сном ни духом не ведаю, - удрученно проговорил я. - Могу лишь сообщить, что голос у него с хрипотцой, да к тому же он слегка заикался».

    После этого сообщения уполномоченный еще раз заверил меня в том, что это был заурядный шантаж и что никто из руководства области не собирается компрометировать священнослужителей. И, справедливости ради, следует отметить, что и священнослужители, и костромская паства отпраздновали Рождество в спокойной обстановке.