|
За что осудишь – в том сам и впадешь
С самого начала моей церковной жизни я старательно кого-либо осуждал. Идеи, явления, предметы, личностей, сооб-щества, народы...
Я осуждал католицизм за неправославие;
Я осуждал красный цвет, за то, что его любят коммунисты;
Я осуждал гвоздики за то, что это «цветок революции»;
Я осуждал священников за короткие бородки;
Я осуждал писателей за то, что пишут «недуховные» книги;
Я осуждал американцев за парадные улыбки;
Я осуждал демократию за то, что она не монархия, монархию за несвободу, свободу за неиерархичность, иерархию за недемократичность. И так далее...
И каждый раз Господь упорно разрушал мои построения.
Один священник как-то рассказал мне историю из своего детства. Послали его с бидончиком в магазин за молоком. Купил он молоко, и побежал домой. День весенний теплый, солнечный, бежится легко, весело, и сам себя со стороны видишь: вот какой ловкий мальчик бежит, красиво так через лужи перепрыгивает. Очень сам себе нравился. А тут очередная лужа, поболее и поглубже других, прыгнул, но поскользнулся – и буквально носом в средину лужи. И бидончик рядом в молоке плавает. «Вот так – завершил рассказ о. Сергий – потщеславился – сразу "ударил лицом в грязь". Буквально. На всю жизнь запомнил вразумление Господне".
Так и меня вразумлял Господь. Только мне понадобилось гораздо более времени, чтобы понять и запомнить.
Как-то, уже будучи иереем, я заметил за собой, что очень раздражаюсь на людей, которые во время богослужения (особенно в ключевые его моменты) ходят по храму, заходят, выходят. И в какой-то момент вдруг я вспомнил: первое время после крещения и воцерковления нашей семьи, когда мы ходили по субботам на вечернее богослужение, то отстоять нам всю службу не получалось – малыши, дорога домой. А когда можно уходить - мы никогда толком определить не могли. Наконец, я зафиксировал для себя элемент службы, который был уже близок к окончанию, и который был для меня узнаваем. И каждый раз, когда начиналось знакомое песнопение, я давал знак, мы начинали собирать детей, вещи, и покидали храм. Это было – пение "Честнейшей" после восьмой песни канона утрени – одно из немногих мест богослужения, (наряду с шестопсалмием и полиелеем), которое традиционно требовало максимального внимания и молитвенной собранности прихожан. И за все время никто не сделал нам замечания! – хотя представляю, как мы мешали и соблазняли окружающих. Естественно, это воспоминание через годы подействовало на мое горячное раздражение как холодный отрезвляющий душ.
Как-то на приходе я произнес горячую проповедь против американцев и насаждаемого ими по всему миру образа жизни. Через неделю, на следующую воскресную службу, к нам, на сельский приход, каким-то невероятным образом попала чета пожилых американцев, путешествующих с переводчиком по Украине. Это были милейшие люди, общение с которыми порадовало.
Злобно осуждал коммунистов и КГБ-шников. В 90-х годах бывшая работница районного партаппарата, а ныне райисполкома, Галина Павловна Чмелева, оказалась нашим "ангелом-хранителем" при райадминистрации: её безкорыстные внимание и забота поддерживала и выручала наш приход как в повседневной жизни, так и в самые трудные минуты. Одним из самых уважаемых мною за глубокую порядочность, прямоту и честность, самоотверженность и стойкость, оказался полковник, всю жизнь проработавший в КГБ.
Я осуждал о. Александра Шмемана и даже А.И. Солженицына за то, что их дети не стали православными священни-ками! Мои сыновья также не пошли по этому пути.
Не раз мне приходилось убедиться, что осуждение – это чаще всего – "лукавство лукавого", что поводом к нему явилось нечто, то ли вообще не существующее, то ли неверно нами понятое. Подозрительность в отношениях с ближними, доверчивость к дурным наветам и предположениям – излюбленное оружие врага. И как часто попадаемся мы на этот крючок!
А нередко прямым результатом осуждения было, что я так или иначе повторял то, за что осуждал. По принципу "За что осудишь – в то сам и впадешь".
Случилось мне как-то весной 2003 года прочитать где-то, что среди европейских народов наиболее нерелигиозные два: голландцы и чехи. Да на что мне чехи? Но вот, оказалось, нужны – чтобы осуждать азартно. Сам к этому почему-то мыслями возвращался не раз, с кем-то своим возмущением еще и делился – "Ах, такие-растакие, чехи! Бездуховные, неправильные". Реакция не замедлила себя ждать. Май 2003. Звонит мне вечером друг, директор Николаевского зоопарка, Володя Топчий. "Отец Михаил, у нас тут группа биологов, едем завтра на несколько дней на Кинбурн, они хотят осмотреть гнездовья птиц. Не поедешь ли с нами?" Конечно, я согласился – ближайшие дни у меня были свободны.
Утром за мной заехали. Познакомились. Биологами оказались чехи, руководители и научные сотрудники зоопарков Брно и Вышков: Богумил, Йозеф, Карел, Юрий.
Эти дни остались в моей памяти как одно из самое светлых воспоминаний последних лет, если не всей жизни. Чехи оказались необыкновенно милыми людьми – интересными, добрыми, очень живыми и веселыми. Они все вполне прилично говорили по-русски – плоды образования времен "социалистического лагеря", а самый старший из них (лет пятидесяти), Богумил, к тому же долго жил в Союзе, работал биологом на Сахалине. Так что общение было полноценным. Беседы с ними были не праздными, но, напротив, часто содержательными, серьезными.
А еще наши гости прекрасно пели чешские народные песни. Меня это поразило – у нас кроме "Ты ж мэнэ пидманеула…" пения не получается; никто толком не знает ни слов, ни мелодии. Чехи же, люди городские, далеко не песенных профессий, не являющиеся спевшейся группой, знали нескончаемое количество песен, сложных, многоголосых, мелодичных. Как-то вечером они устроили нам настоящий концерт, длившийся часа полтора.
А религиозность чехов? Доброта, любовь, самоотверженность в труде – уже немало. А вера, спросите? А кто судия – в чем эта вера, есть ли она и какова? Через несколько дней чехи уезжали на родину, и перед отъездом приехали ко мне. На воскресную службу. Приехали специально, и всю службу выстояли, даже Богумил с его больными ногами (застудил на Сахалине). Только Карел, хотя и простоял неподвижно все это время, но – за дверями. И объяснил свое решение очень убедительно: "Я думаю, будет нечестным по отношении к Богу (!), если я тут пойду в церковь - при том, что дома никогда не хожу. Вот вернусь, попробую пойти на службу".
Мы расстались. Больше никого из них я не видел, кроме Богумила. Через год тот еще раз приезжал в Николаев, в зоопарк. И привез от всей братии мне подарок.
Вот так. "Не судите, да не судимы будете"… Когда же наконец мы это запомним?
© Протоиерей Михаил Шполянский
|
| Категория: №34(507) 2007г. | Добавил: Admin (30.11.2009)
|
| Просмотров: 661
| Рейтинг: 0.0/0 |
| |
