Нас не было - нас не будет. Так не есть ли человек, чья жизнь нелепо мелькает меж двумя пропастями небытия, не более чем "покойник в отпуске"?.. Я умру, а мир останется. Борис Чичибабин однажды дал безжалостно-точное определение смерти для неверующего человека:

        Как мало в жизни светлых дней,

        Как черных много!

        Я не могу любить людей,

        Распявших Бога!

        Да смерть - и та! -

        Нейдет им впрок

        Лишь мясо в яму,

        Кто небо нежное обрек

        Алчбе и сраму.

  Что сам ушедший смог обрести в опыте своего умирания? Сможет ли человек увидеть смысл в последнем событии своей земной жизни - в смерти? Или и смерть - "не впрок"? Если человек перейдет границу времени в раздражении и злости, в попытке свести счеты с Судьбой, - в Вечности отпечатлеется именно такой его лик... Поэтому-то и страшно, что, по мысли Мераба Мамардашвили, "миллионы людей не просто умерли, а умерли не своей смертью, т.е. такой, из которой никакого смысла для жизни извлечь нельзя и научиться ничему нельзя". В конце концов, то, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти... Именно ощущение безсмысленности смерти делает столь тяжелыми и неестественными похороны атеистов.

    Пушкин среди обстоятельств, которые человека делают человеком, называл "любовь к отеческим гробам".

    Не может быть вполне человеком тот, кого никогда не посещала мысль о смерти, кто никогда в тайнике своего сердца не повторял те слова, которые произнес преп. Серафим Саровский: "Господи, как мне умирать будет?"

  Событие смерти, ее таинство - одно из важнейших событий во всей жизни человека. И потому никакие отговорки типа "некогда", "недосуг" и т.п. не будут приняты ни совестью, ни Богом, если мы забудем дорогу к родительским могилам. Надеюсь, мы никогда не доживем до тех лет, когда исполнится мечта Елены Рерих: "Кладбища вообще должны быть уничтожены как рассадники эпидемий".

  Для восточного мистицизма тело человека - лишь тюрьма для души. По высвобождении - сжечь и выбросить. Для христианства тело - храм души. И верим мы не только в безсмертие души, но и в воскресение всего человека. Потому и появились на Руси кладбища: семя бросается в землю, чтобы взойти. По слову ап. Павла, тело - храм духа, живущего в нем, а, как мы помним, "и храм поруганный - все храм". И потому тела дорогих людей у христиан принято не бросать в огненную бездну, а класть в земляную постель...

  По замечательному слову Анастасии Цветаевой, "тут только есть верующие и неверующие. Там - все верующие". Теперь они все видят то, во что мы только веруем, видят то, во что когда-то они же запрещали веровать нам. И, значит, для всех них наше молитвенное воздыхание будет драгоценным даром.

  Дело в том, что человек умирает не весь. Еще Платон спрашивал: почему, если душа всю жизнь борется с телом, то с гибелью своего врага она должна сама исчезнуть? Душа пользуется телом (в том числе и мозгом и сердцем), как музыкант пользуется инструментом. Если струна порвалась, мы уже не слышим музыки. Но это еще не основание утверждать, что умер сам музыкант.

  Люди скорбят, умирая или провожая умерших, но это не есть свидетельство того, что за дверью смерти только скорбь или пустота. Спросите ребенка в утробе матери - желает ли он выходить оттуда? Попробуйте описать ему внешний мир - не через утверждение того, что там есть, (ибо это будут реалии, незнакомые ребенку), а через отрицание того, что питает его в материнском чреве. Что же удивляться, что дети плача и протестуя, приходят в наш мир? Но не таковы ли скорбь и плач уходящих?

  Лишь бы рождение не сопровождалось родовой травмой. Лишь бы дни подготовки к рождению не были отравлены.

  Мы вообще, к сожалению, безсмертны. Мы обречены на вечность и на воскрешение. И как бы нам не хотелось прекратить свое существование и не нести наши грехи на Суд - вневременная основа нашей личности не может быть просто унесена ветром времени... "Хорошие новости из Иерусалима" состояли в том, что качество этого нашего приснобытия может стать иным, радостным, безсудным ("Слушающий слово Мое на Суд не приходит, но пришел от смерти в жизнь" - Ин. 5:24).

   Или непонятно, что такое душа? Есть ли она? - Есть. Душа - это то, что болит у человека, когда все тело здорово. Ведь говорим же мы (и ощущаем), что не мозг болит, не сердечная мышца - душа болит.

 "Смерти нет - это всем известно. Повторять это стало пресно. А что есть - пусть расскажут мне..." - просила Анна Ахматова. О том, "что есть", и говорят родительские субботы.

  Взращивает человек в себе семена любви, добра, веры, всерьез относится к своей душе - и его жизненный путь венчается успением. Если же разрушение он нес себе и окружающему миру, раной за раной уязвлял свою душу, а грязь из нее, неухоженной и заросшей, выплескивал вовне - смертный распад завершит его прижизненное затухание.

 Со времени воскресения Христа образ нашего безсмертия зависит от образа нашей любви. "Человек поступает туда, где ум имеет свою цель и любимое им" - говорил преп. Макарий Египетский.

  "Время умирать" (Эккл. 3:2). Может быть, самое разительное отличие современной культуры от культуры христианской - в неумении умирать. Ушла культура старения, культура умирания. Человек подходит к порогу смерти, не столько стараясь всмотреться за его черту, сколько без конца оборачиваясь назад и с ужасом вычисляя все разрастающееся расстояние от поры своей молодости. Старость из времени "подготовки к смерти", когда "пора о душе подумать", стала временем последнего и решительного боя за место под солнцем, за последние "права"... Она стала временем зависти.

Умудренная ясность в строках Бальмонта:

    День только к вечеру хорош.

 Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

 Закону мудрому поверьте -

 День только к вечеру хорош.

 С утра уныние и ложь

 И копошающиеся черти...

 День только к вечеру хорош.

 Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

 "Все, которые по-настоящему отдавались философии, ничего иного не делали, как готовились к умиранию" (Платон).

 Константинопольский патриарх Афинагор I так говорил о времени умирания: "Я хотел бы умереть после болезни, достаточно долгой, чтобы успеть подготовиться к смерти, и недостаточно длительной, чтобы стать в тягость своим близким. Я хотел бы лежать в комнате у окна и видеть: вот Смерть появилась на соседнем холме. Вот она входит в дверь. Вот она поднимается по лестнице. Вот уже стучит в дверь... И я говорю ей: войди. Но подожди. Будь моей гостьей. Дай собраться перед дорогой. Присядь. Ну вот, я готов. Идем!"...

Диакон Андрей Кураев